Ай да Райкин!..

Константин Райкин приезжал в Тбилиси, когда я была маленькая — в самом начале 80-х. Из самого его выступления помню только, как он нереально танцевал. Я, конечно, раньше никогда такой пластики не видела — ни живьем, ни по телевизору. В его движениях было что-то неправдоподобное и магическое. Еще помню, как весь зал все время смеялся, а я не понимала, почему. Улыбку фирменную помню и ощущение общего подъема и радости от соприкосновения.

...Он стоит на сцене ЦДЛ во фраке и сценических лаковых туфлях. В этом уважение — к залу, к тем, чьи стихи он читает, к своей миссии и к себе самому. В этом есть что-то стоически, подчеркнуто традиционное — театральное, актерское в самых лучших, высоких смыслах. Фрак, манишка, бабочка.

Совершенно невозможно, что ему 73. Манера говорить, декламировать, двигаться — все стремительное, бурлящее на внутреннем огне. Глаза не смеются, но горят как прежде. А мимика — узнаваема, почти родная. Да что там «почти»! И пластика, и руки. Господи! Пластика, которую я помню по 82 году, точно такая же — неправдоподобная, неподражаемая, физически продолжающая каждую мысль и эмоцию.

Читал Давида Самойлова и Пушкина. Два часа, не делая пауз, а только отбегая на секунду вглубь сцены с закрытыми глазами между стихотворениями. Каждое следующее — новая роль, разительное преображение. Иногда даже внутри одного диалога, как в «Старом Дон Жуане» Самойлова. Так могут только самые лучшие актеры: меняться физиологически, на уровне вещества, интонации, жеста, выражения глаз. Раз! И перед нами не просто Дон-Жуан, а именно старый Дон-Жуан! Или в пушкинской «Сцене из Фауста»: читает за Фауста — и сразу весь он скучающий Фауст, читает за Мефистофеля — и тут же подлейший бес. Мгновенная перемена завораживает, гипнотизирует, и это не фокус, а настоящее искусство перевоплощения. Истинное.

Райкин — носитель культуры, носитель всех тех книг, пьес, стихов, которые он прочитал и знает наизусть. Носитель истории искусства, в котором живет с рождения («Утесов сказал мне, совсем маленькому: „Старик, молодость приходит с годами“»). Живет, ставит в театре, играет, преподает, а сам носит в себе все это и воплощает. Может, потому и не стареет: с таким-то составом клетки, с такой-то внутренней насыщенностью гениальными мыслями, рифмами, лучшими словами в лучшем порядке — витаминами духовной жизни.

Возможно, Райкин и думает иногда, например, о ценах на яйца, но когда говорит о Пушкине, понятно, что много думает о нем, что многие годы находится с Пушкиным в напряженных личных отношениях. И когда рассказывает о них, начинаешь вовлекаться, ревновать и тоже хочешь такой удивительной близости с поэтом и человеком, такого же понимания его стиха и жизни в целом.

«Сделать Пушкина неопасным можно только одним способом: преподавать его скучно». Райкин резко сокращает путь к Пушкину и поэзии в целом — напрямки, но до какого-то предела, дальше надо самому понимать и строить свои отношения. Отдельный поклон за стихотворение «Краев чужих неопытный любитель...» и строчку «Но я вчера Голицыну увидел», исполненную в этой живительной, жизнеутверждающей манере. Хочется записать, как он это произносит и переслушивать в трудные моменты.

В самом конце вечера Константин Аркадьевич благодарил публику, говорил, что понимает: «Сложно так долго слушать стихи». Но сложно-то и не было. Было стремительно, было жаль, когда кончилось, было то самое «не останавливайся», пока продолжалось. А исполнение «Сказки о царе Салтане» в лицах — это я вам скажу, был психологический триллер с экшеном и преображением актера на бешеных скоростях: то в сватью бабу Бабариху, то в дядьку-Черномора, то в царевну-лебедь... Представляете себе? Ну что он делает! Что делает! Ай да Райкин!

Улыбался Константин Аркадьевич реже, чем я помню в детстве. Но когда улыбался, в зал будто устремлялся луч света. Работа у него такая — светить. И он светит изо всех сил.

После вечера осталось редкое светлое чувство, когда следующим утром просыпаешься и еще ничего не соображаешь, но помнишь: вчера было что-то хорошее... А! Райкин.

Поделиться: